Кенигсберг последней четверти XVIII в., с одной стороны, по многим аспектам походил на другие европейские города Нового времени. Это позволяет при реконструкции уклада его повседневной жизни и быта опираться не только на источники, непосредственно посвященные урбанистическому пейзажу данного мегаполиса (по тогдашним меркам) Восточной Пруссии, но и проводить более широкие аналогии со столицами прочих регионов и государств. С другой стороны, он обладал неповторимыми чертами, обусловленными его собственной историей.

Во-первых, до 1724 г. Кенигсберг не являлся единой административной единицей. C древности здесь располагались три маленьких городка Альтштадт, Кнайпхоф и Лебенихт, что накладывало отпечаток как на застройку (изначально общее городское пространство отсутствовало, некоторые стены и ворота по границам бывших самостоятельных территорий сохранялись вплоть до XIX в.), так и на формировавшийся веками менталитет жителей, привыкших существовать обособленно, в своем небольшом мирке, и зачастую ожидать от соседей из другого города потенциальных неприятностей. Во-вторых, в результате масштабной иммиграции в Восточную Пруссию людей из других германских земель и даже зарубежных держав после страшной эпидемии чумы 1709–1710 гг., унесшей жизни трети населения всего региона, сюда прибыли носители иных культур и традиций, которые добавили к портрету принявшего их Кенигсберга свой колорит. В-третьих, город являлся крупным портом и торговым центром, и на его улицах можно было встретить значительное количество представителей самых разных национальностей: англичан, французов, поляков, русских, евреев и т. д.

Как вспоминал А. Т. Болотов, проживавший здесь в 1758–1762 гг., «город этот довольно обширен, имеет в себе великое число жителей и обнесен вокруг земляным валом с бастионами… имеет в себе три главные отделения, или части… Каждая из сих частей составляет некоторым образом особый город, ибо каждая имеет особую свою ратушу, особую соборную церковь, особые свои публичные здания, особую торговую площадь и особое городское начальство… первая, называемая Альтштатом, или старым городом… состояла вся из превысоких, узких и сплошь друг подле друга в несколько этажей построенных каменных домов, разделяющихся на несколько кварталов узкими, темными и на большую часть кривыми улицами, какие везде в старинных европейских городах были во обыкновении… Что касается до второй части, называемой Кнейпгофом, то сия уже многим знаменитее и лучше вышеупомянутой первой. Она находится, как уже прежде упоминаемо было, совсем на острове, окружена вокруг водой и отделяется от Альтштата одним только узким рукавом реки Прегеля. Строение в оной хотя также сплошное каменное, с узкими улицами, но улицы сии уже несколько прямее; а поскольку живут в ней все наибогатейшие купцы, то есть и домов хороших множество… Что принадлежит до третьей главной части города, носящей на себе звание Лебенихта, то она находится рядом с Альтштатом и всех прочих менее примечания достойна» [Болотов А., с. 705].

Двадцать лет спустя, в последней четверти XVIII в., вид улиц не изменился: они остались такими же узкими и кривыми, и, согласно сведениям русского консула в Кенигсберге, И. Л. Исакова, «протчия все переулки и столь тесны, что с нуждою две кареты разъехаться могут» [Костяшов Ю., с. 69]. Улицы (в 1785 г. их насчитывалось не менее 200) были в основном вымощены камнем, с открытыми сточными канавами, куда горожане сливали всевозможные отходы, включая содержимое ночных горшков, ведь канализации тогда еще не существовало. А. Т. Болотов с досадой писал: «Однако в тесных городских улицах досадная неудобность бывает та, что по ночам всякую нечисть и сор выкидывают из домов на улицы, которая, хотя ежедневно, особыми и нарочно к тому определенными людьми и счищается и свозится долой, но нередко бывает от того дурной запах и духота, заражающая воздух» [Болотов А., с. 716]. Н. М. Карамзин, посетивший Кенигсберг в июне 1789 г., деликатно отмечал, что воздух «в больших городах всегда бывает наполнен гнилыми частицами» [Карамзин Н., с. 23], а останавливавшийся здесь в 1784 г., Д. И. Фонвизин был более категоричен и язвителен в своей оценке от 30 июля: «…прибыли мы в Кенигсберг. Я осматривал город, в который от роду моего приезжаю четвертый раз. Хотя я им никогда не прельщался, однако в нынешний приезд показался он мне мрачнее… Всего же больше не понравилось мне их обыкновение: ввечеру в восемь часов садятся ужинать и ввечеру же в восемь часов вывозят нечистоты из города. Сей обычай дает ясное понятие как об обонянии, так и о вкусе кенигсбергских жителей. 31-го в девять часов поутру вынес нас Господь из Кенигсберга» [Фонвизин Д., с. 505–506].

Однако не следует думать, что жизнь в городе была невыносима. Как столица Восточной Пруссии Кенигсберг являлся местом размещения важнейших административных и судебных учреждений (здесь даже функционировал монетный двор) и имел достаточно развитую, насколько это было возможно в ту эпоху, инфраструктуру, включавшую магазины, больницы, аптеки, приюты для сирот и вдов, работные дома для бедняков, гостиницы, таверны, пивоварни и т.п.

Издревле целые улицы или кварталы могли объединять жителей, например, по профессиональному или национальному критерию, что часто находило отражение в городской топонимике. Кенигсберг не был исключением. Одна из его богатейших улиц называлась Французской, т.к. здесь, с конца XVII в. проживали французы-гугеноты, эта особенность сохранялась и в XVIII в.: улица была «достопамятна отчасти тем, что жили в ней все французы и имели под домами своими наилучшие французские лавки со всякими товарами… Улица сия была весьма хороша и так построена, что никак узнать было нельзя, что она находилась на плотине, ибо за сплошным каменным строением воды вовсе не видать было» [Болотов А., с. 708]. А другую улицу, главную в Кнайпхофе, занимали, в основном, богатые еврейские коммерсанты [Костяшов Ю., с. 69].

Подобное расселение неизбежно вело к группированию жителей по конфессиональному признаку, и приверженцы разных христианских течений регулярно посещали храмы своего прихода, которые являлись важнейшим зданием в жизни горожан и, как следствие, становились архитектурным центром любого квартала. Всего в Кенигсберге в 1785 г., по данным Исакова, насчитывалась 21 церковь, включая лютеранские, реформаторские (немецкую, французскую, польскую) и одну римско-католическую [Костяшов Ю., с. 69].

Особенности городской застройки сказывались на организации жизненного пространства человека. В центральных частях города дома ставились на выделенных еще в древние времена, узких и длинных земельных участках, вследствие чего постройки тоже получались неширокими, с окнами на одну сторону и будто бы росли вверх, достигая трех-четырех этажей. На верхние ярусы с весьма невысокими потолками нужно было подниматься по крутой, винтовой лестнице почти в полной темноте, т.к. она располагалась в центральной части дома и окон не имела, здесь находились лишь небольшие очаги, служившие для обогрева помещений и приготовления пищи. Тесные внутренние дворики, приспособленные, как правило, лишь для хранения дров, были далеко не у всех, чтобы в них попасть, следовало пройти через дом, двери которого обычно имели две поперечные створки: верхняя открывалась для поступления дополнительного света внутрь, нижнюю держали закрытой от непрошенных гостей [Болотов А., с. 715–716].

В дома вели деревянные крылечки, у владельцев побогаче они имели вид чугунных, т.к. регулярно смазывались горячей смолой и обсыпались железной окалиной с целью уберечь дерево от гниения [Болотов А., с. 716]. Они служили продолжением столь ограниченного внутреннего пространства дома и активно участвовали в уличной жизни: Н. М. Карамзин указывал, что в праздничный ярмарочный день «гостей принимают на крыльце, где подают чай и кофе» [Карамзин Н., с. 23]. Зачастую эти крылечки перекрывались крышами, а у домов сооружались пристройки, чаще одноэтажные, иногда двухэтажные, где могли располагаться магазины или небольшие мастерские.

В такой тесноте было трудно оставить место для зеленых насаждений, их функцию выполняли цветы в горшках на окнах, и лишь очень богатые особняки окружались садами, символизировавшими роскошь. За городскими стенами пространство уже позволяло выделять участки под огороды и организовывать сады с фруктовыми деревьями и цветниками, а также ландшафтные парки с регулярными аллеями из лип, бука или граба. С середины XVIII столетия в них стало так модно гулять и устраивать пикники, что подобный вид отдыха стал частью повседневной жизни кенигсбержцев. Эта практика описывалась как А. Т. Болотовым, весьма подробно [Болотов А., с. 861–863], так и более лаконично – Н. М. Карамзиным: «Здесь есть изрядные сады, где можно с удовольствием прогуливаться» [Карамзин Н., с. 23]. Большой популярностью пользовался сад купца Сатургуса на набережной р. Прегель, а в начале 1780-х гг. обер-бургомистр Г. фон Гиппель заложил новый ландшафтный парк в предместье Кенигсберга [Салихова Е.].

Важнейшей проблемой для полноценного функционирования любого населенного пункта является правильная организация его водоснабжения. В Кенигсберге ситуация с этим обстояла неплохо. В Альтштадте и Лебенихте вода поступала из системы прудов на Самбийском полуострове и по четырем основным деревянным водоводам самотеком подводилась к водоразборным колодцам. От главных труб шли ответвления к общественным и частным земельным участкам. В других частях города люди пользовались выкопанными отдельно, грунтовыми колодцами или рекой Прегель. С 1709 г. колонки оснастили насосами-качалками, в 1747 г. был составлен план водопроводов и проведены работы по их улучшению [Пинашек А., с. 8–11]. По сообщению А. Т. Болотова, «водой снабжен сей город довольно; ибо, кроме реки Прегеля и … пруда, поделаны по всем улицам множество колодезей, над которыми построены … как маленькие карауленки и башенки и вставлены насосы — и вода получается качанием сбоку из них» [Болотов А., с. 717]. В 1781 г. в Кенигсберге насчитывалось 136 общественных и 1383 частных колодцев. По данным И. Л. Исакова, в 1785 г. их общая цифра равнялась 1370 [Костяшов Ю., с. 69].

Особо следует упомянуть фонтаны, которые, помимо утилитарного назначения, являлись украшением площадей города и садов. Например, в саду купца Сатургуса, как писал Болотов, были «площади все украшены множеством изрядных фонтанов. Вода для сих фонтанов втягивается насосами из канала, подле сада находящегося, в большой свинцовый бассейн, сокрытый в построенной нарочно для сего на углу сада прекрасной башне, в низу которой сделана изрядная беседка и в ней колокольная игра, производимая той же водой» [Болотов А., с. 714]. Известен фонтан, сооруженный у памятника королю Фридриху Вильгельму I в северной части рыночной площади Альтштадта. Запечатленный на картине 1830-х гг. Ю. Р. Кнорре, он притягивал к себе не только взрослых жителей Кёнигсберга, но и веселящихся в его струях детей, что в равной степени могло относиться к любому фонтану или колодцу в городе, которые служили местом встреч, общения и прочего досуга.

Рядом с некоторыми фонтанами или колонками сооружались поилки для лошадей в виде деревянных или каменных емкостей, похожих на корыта (в отдельных городах Франции и Германии подобные сохранились до сих пор). Если у горожанина не было возможности самостоятельно доставить воду в дом из колодца, то за небольшую плату это были готовы сделать специальные разносчики, таскавшие по два деревянных ведра, прикрепленных цепью или веревкой к прямой перекладине-коромыслу на плечах.

Значительным улучшением жизни города XVIII в. стало введение централизованного освещения. Уличные фонари появились в Кенигсберге в 1731 г., когда магистрат закупил более 1200 масляных светильников, горевших только зимой и только определенное количество часов. Через 30 лет А. Т. Болотов сообщал: в ночное время освещались все улицы, «а особенно осенью и зимой» [Болотов А., с. 716]. По гравюрам и картинам той эпохи мы знаем, что фонари могли как водружаться на фонарные столбы, так и подвешиваться на стенах домов. С середины XVIII в. во многих городах они стали снабжаться вогнутым зеркалом внутри (Карамзин упоминал такие фонари-реверберы в описании Парижа 1789–1790 гг. [Карамзин Н., с. 251]), что делало их намного ярче.

В последней четверти XVIII столетия производилось множество видов транспорта. Снабженные удобными подножками и вертикальными С-образными рессорами кареты-купе, «визави», «берлины», ландо и коляски с откидывающимся верхом из кожи использовались как богатыми владельцами для собственных выездов, так и существовали в виде наемных экипажей [Бредихина И.]. Несмотря на все это разнообразие, традиционные телеги не выходили из употребления и служили в том числе в междугородних поездках. В частности, по Восточной Пруссии в 1789 г. Н. М. Карамзин передвигался на так называемой прусской почтовой коляске, которая «совсем не похожа на коляску. Она есть не что иное, как длинная покрытая фура с двумя лавками, без ремней и без рессор» [Карамзин Н., с. 9]. По уверению А. Т. Болотова, «карет и богатых экипажей» у жителей Кенигсберга «чрезвычайно мало, а все ходят наиболее пешком» [Болотов А., с. 715].

Кто же жил в столице Восточной Пруссии? Консул Исаков сообщал, что население города в начале последней четверти XVIII в. составляло 54000 человек [Костяшов Ю., с. 67], без учета военных, студентов и еврейских семей, что, конечно, уступало, например, Берлину (почти 150000 человек), а тем более Парижу (не менее 600000 человек). Помимо аристократии, важную роль в жизни Кенигсберга играли бюргеры, особенно купцы, которые в то время сохраняли цеховую организацию, и каждая гильдия объединяла коммерсантов одного из трех бывших средневековых городов – Альтштадта, Кнайпхофа или Лебенихта [Костяшов Ю., с. 71]. Общее количество купцов в тот период равнялось примерно 400, включая иностранных, в частности, англичан [Костяшов Ю., с. 72]. Следующая сословная страта – ремесленники – также делилась на корпорации. Более 250 человек, изготавливающих солод (солодовники), составляли три цеха, причем также по территориальному признаку. Существовали гильдии ювелиров, портных (ок. 1200 мастеров), сапожников (около 1500 мастеров), парикмахеров, столяров, маляров, часовщиков и т.п. [Костяшов Ю., с. 71]

Особую социальную группу составляли студенты (их в то время насчитывалось примерно 800 человек [Костяшов Ю., с. 67]). Они приезжали в Кенигсберг из самых дальних краев, включая Россию, чтобы получить образование в знаменитой Альбертине, основанной в середине XVI в. и располагавшейся на острове Кнайпхоф. Находясь на территории университета, обучающиеся носили форменную одежду установленного образца, но выходя за его пределы, могли одеваться согласно своему положению в обществе и финансовым возможностям [A History. P. 348–349]. Альбертина играла роль учреждения, в некотором смысле формировавшего единое городское пространство: судя по адресным книгам, работавшие здесь преподаватели проживали не только в Кнайпхофе, но и в других частях города [Address-Calender, 1770, S. 1–3; Address-Calender, 1784, S. 92–93].

Другой группой людей, не являвшихся жителями Кенигсберга, но проживавших здесь довольно длительное время, были военные. Всего в 1780-х гг. расквартированных в городе солдат и офицеров из пехоты и кавалерии насчитывалось чуть больше 6000 [Костяшов Ю., с. 67], и их яркие мундиры выделялись среди обычно сдержанных по цвету одежд горожан: «Здешний гарнизон так многочислен, что везде попадаются в глаза мундиры. Не скажу, чтобы Прусские солдаты были одеты лучше наших; а особливо не нравятся мне их двуугольныя шляпы. Что принадлежит до Офицеров, то они очень опрятны, а жалованья получают, выключая Капитанов, малым чем более наших. Я слыхал, будто в Прусской службе нет таких молодых Офицеров, как у нас; однакож видел здесь по крайней мере десять пятнадцатилетних. Мундиры синие, голубые и зеленые с красными, белыми и оранжевыми отворотами» [Карамзин Н., с. 19–20]. Одним из таких полков был квартировавшийся в Кенигсберге с 1781 по 1817 гг. одиннадцатый гренадерский полк, солдаты и офицеры которого носили темно-синие мундиры с отворотами красного (карминового) цвета и белыми пуговицами.

Если возвращаться к общей характеристике города и уклада его повседневной жизни, то А. Т. Болотов представил ее следующим образом: «Город сей во всем имеет изобилие, и жители его живут довольно хорошо, однако умеренно и без всяких почти излишеств. Неприметно между ними никакого дальнего мотовства и непомерности… В домах прислуга у них очень малая. Есть варят у них обыкновенно женщины, которые сами и закупают к столу все нужное, а вкупе и отправляют должность лакеев, когда госпожам их вздумается идти в церковь или куда в гости, или куда в летнее время прогуливаться. Они провожают их и ходят вслед за ними, что для нас было сперва очень удивительно» [Болотов А., с. 715].

«Нужное к столу» закупалось по большей части на рынке, точнее, рынках, т.к. в то время они могли иметь четкую специализацию: молочный, рыбный, мясной и т.д. Важнейшим событием для кенигсбержцев являлись ярмарки, проходившие дважды в год: в июне и середине декабря – начале января. На них съезжались торговцы из близлежащих поселений, других немецких земель, а также зарубежных стран, например, Польши и России [Костяшов Ю., с. 74]. Это всегда был праздник как для простых ремесленников, так и богатых бюргеров: «Ярманка начинается. Все наряжаются в лучшее свое платье, и толпа за толпою встречается на улицах» [Карамзин Н., с. 23].

Из других видов развлечений для обывателей, помимо прогулок за стенами города, следует назвать посещение общественных кофеен, кондитерских, а также магазинов, особенно книжных, где можно было не только купить книгу, но приятно провести время за обсуждением очередной литературной новинки или иных животрепещущих тем. Значительную роль в жизни высших слоев кенигсбергского социума играли масонские ложи, основанные в середине XVIII в., первая из которых называлась «Три якоря», в 1771 г. была переименована в ложу «Трех корон» и объединяла многих влиятельных жителей Кенигсберга – аристократов, купцов, офицеров, издателей и т.д. [Салихова Е., с. 31].

В целом, несмотря на то, что «все наилучшие люди ведут жизнь степенную и более уединенную, нежели сколько надобно» [Болотов А., с. 715], улицы прусского, «степенного» города Кенигсберг не замолкали ни на минуту. Будь то будний или праздничный день, по ним все время передвигались люди разных сословий и видов занятий. Ржание лошадей, цокот копыт, стук колес, лай собак, перезвон колоколов, разговоры людей, причем на разных языках, смех детей, призывные выкрики уличных торговцев, разносчиков и прочих разнорабочих (например, точильщиков) [Danziger Ausrufer] составляли неотъемлемую часть повседневной жизни этого европейского города в последней четверти XVIII в.